Да и не могла я его знать, через год 80 лет как его нет на свете, а мне 43… Но это мой родной дед, отец моей матери, Николай Иванович Косилкин, его последняя фотография, сделанная в 1941-м, незадолго до войны. Я уже давно старше его – ему было 28.
В то время, только окончив Тимирязевскую академию, он служил в армии по призыву 1939-го – сначала в Узбекистане, потом на Украине, оттуда приходили последние письма моей бабушке. Куда перебросили его часть в июне 1941-го, не известно. Известно, что в сентябре 1941-го он пропал без вести. Даже не пропал – сгинул в мясорубке первых месяцев войны.
Конечно, семья его искала. Искала даже я спустя 60 лет, подавая запросы в Центральный архив Минобороны от себя лично и через руководителя поискового отряда, у которого больше опыта в таких делах. Ответы приходили одни и те же, очень лаконичные: Косилкин Николай Иванович, место призыва, пропал без вести в сентябре 1941 года. Ни точной даты, ни места гибели.
Говорят, если часть, к примеру, попадала в окружение, все документы уничтожались – да не достанутся врагу… Потому нет у меня сведений ни о его боевом пути, ни о наградах, ни о подвигах, вообще нет практически никаких сведений, потому что моя бабушка была крайне сдержанна и скупа на рассказы о своей личной жизни, в том числе и о короткой семейной жизни с мужем. Вся дальнейшая жизнь была куда длиннее и труднее, потому что дочерей она растила одна, замуж так и не вышла, до конца оставаясь вдовой погибшего в ВОВ.
Знаю, что он хорошо пел. И, видимо, моя дочь в него своим сочным контральто, потому что других певцов в семье никто припомнить не может.
Знаю, что родом он из Рязанской губернии; что семья его была раскулачена в 1930-е; что у него было четыре брата, что дед был вторым по старшинству; что из пятерых Косилкиных, ушедших на фронт, вернулся живым один, самый младший, призванный в 1943-м.
С ним, с младшим, Борисом Ивановичем Косилкиным, я познакомилась, когда мне было 16. Он сам решил восстановить родственные связи и вдруг появился в моей жизни – огромный, напористый, он вёл себя так, как будто всегда был со мной знаком. И один из первых вопросов, который он мне задал (причём весьма требовательным тоном): «Помнишь своего деда Николая?». Видимо, для него этот вопрос был логичен, хотя он понимал, конечно, что помнить деда я никак не могу, поскольку никогда его не видела.
Наше знакомство с Борисом Ивановичем оказалось коротким: через год его самого не стало.
Тех воспоминаний, о которых он говорил, мне действительно не хватает. До сих пор странно сознавать, что родной дед – человек, которого я не знаю.